Нет ничего дороже семьи. Нет ничего дороже тёплых родственных отношений. Нет ничего дороже памяти. Тем более, если память эта распространяется не на одно поколение, и даже не на два. И это бесценно, когда внук знает про деда, а правнучка — о судьбе прабабушки.
В редакцию газеты обратился Алексей Николаевич Васин, уроженец села Клён Хвастовичского района. Он прислал свои воспоминания об отце — Николае Алексеевиче, которого не стало 3 марта этого года. «Мой отец отдал часть своей жизни делу сохранения и преумножения Тургеневского лесничества Хвастовичского района. Человек со сложной и интересной судьбой, он родился
2 января 1936 года в селе Клён Хвастовичского района Калужской области в семье Ирины Акимовны и Алексея Александровича Васиных, — пишет Алексей Николаевич. — Воспоминания моего отца связаны с детством, с войной, с работой. Они очень важны для меня, для всей моей семьи».
А мы публикуем эти воспоминания, потому что они связаны с историей нашего района, в них отражена жизнь тысяч таких же людей, хвастовичан, мирных жителей, прошедших войну, а затем и долгий и сложный путь к мирной жизни.

Из воспоминаний
отца —
Николая Алексеевича Васина
Мой отец родом из с. Мойлово (ныне — Ульяновский район), 1908 года рождения, после срочной службы в армии работал председателем сельского совета в с. Клён. В 1938 году отца назначили заведующим по строительству дорог Хвастовичского района. В 1940 году отец — курсант военного училища в г. Орджоникидзе-град Орловской области (ныне район Бежица, г. Брянск), после ускоренного выпуска в звании младшего лейтенанта накануне войны отправлен на западные рубежи в сапёрную часть. Граница была рядом, на весь батальон была одна винтовка для охраны знамени.
Мать осталась с нами, маленькими детьми, в Хвастовичах. Когда началась война, мне было пять с половиной лет, сестре Сталине — 3 года. Вместо эвакуации с семьями руководящих работников на Урал (всех на машинах вначале вывозили на ж/д станцию Судимир), мама с детьми переезжает в Мойлово (тогда Хвастовичский район), к бабушке с дедушкой и старшему брату отца, дяде Мише, который был освобождён от призыва по инвалидности (белобилетник, ему лошадь копытом выбила глаз). Дядя Миша был женат на тёте Аксинье, у них было двое детей — Таня и Маша. Дедушка, Александр Анисимович, работал заведующим фермой, его со скотом направили в эвакуацию в Тамбовскую область. Он уговаривал всю семью пойти с ним (у него были подводы и он, воевавший в первую мировую войну и будучи в плену в Австрии, хорошо представлял себе ужасы оккупации). Он, кстати, был Георгиевский кавалер. Но с ним никто не поехал…
Хорошо помню, как со сверстниками ходили по селу, многие дома были пустыми. По приезду в Мойлово был свидетелем того, как колхозники делили имущество — зерно, скот между собой. А так как мама не была членом колхоза, то нам ничего не дали. Помню, пришли мы с мамой на конюшню, там всех лошадей разобрали, остался один жеребёнок. Я умолял маму забрать жеребёнка, но она сказала, что не имеем права.

«Я ведь каждый
день войны
помню…»
Перед приходом немцев дядя Миша ушёл в лес, его поймали немцы в дер. Коммуна (несколько домов было, между Кцынью и Мойлово, под Рессетой). Допрашивали его в Кцыни, в доме старосты, после чего со словами «партизан, партизан» расстреляли. Так отец потом могилу дяди Миши и не нашёл.
Первый раз немцы приехали в село на подводах, снега ещё не было. Постреляли кур, свиней. Нас выгнали, мы, всё население Мойлова, стояли в одном месте. Помню, мать толкает меня, чтобы руки кверху поднял… Запомнился немец, который кинжалом очищал пчёл с рамки…
Заставили женщин трупы убирать. Они же внезапно захватили нас, когда фронт под Брянском прорвали. Трупы сжигали, чтоб инфекции не было. Развели большой костёр. Заставили женщин трупы в костёр бросать. У меня до сих в глазах стоит, как мёртвый человек горит на костре.
У нас тётя Ганя была, родственница. Её муж — дядька Афоня, здоровый такой был. Дом был какой-то треугольный, на три семьи, три дома было. Тётя Ганя с дядей Афоней, дедушка с бабушкой вместе с семьёй дяди Миши жили и ещё одна семья. Дядя Афоня образованный был человек, хорошо знал немецкий язык, тоже в немецком плену был в первую мировую. И вот, перед самым приходом немцев кто-то пришёл вечером, его вызвали в коридор (общий) и застрели. Он здоровый мужик был, помню, положили его, мёртвого, а ноги с лавки свисали.
Вначале немцы на постое были, за русской печью дали нам небольшую комнатку метра три на четыре, и там все ютились, две семьи, тётя Аксинья с детьми, бабушка и мать с нами. Ну а немцы в комнатах, в горнице. Я как-то полез за солью, картошку надо было посолить, а немец как дал мне пинка, я летел через всю горницу, как футбольный мяч. Ну а потом, как второй раз пришли немцы, когда наши отступили, был поджог села, все дома сгорели. Немцы всех погнали в дер. Воткино за 15 км. Это в зиму 1941-1942 года, снега было много, мы буквально скрывались в снегу. В Воткино нас поселили по домам. Одежда на нас была только та, в чём успели выскочить из дома. Кормить нас никто не кормил. Побирались, хлеба не давали, подавали только картошку в мундирах. Мать работала на хозяев, иногда только доводилось съесть что-нибудь горячего. Помню, я у собаки хозяйской отбирал кости. Весной копали на нескольких огородах, искали гнилую картошку (пекли из неё «тошнотики»). В Воткино, в Подбужье побирались. Две, три недели поживём у одной семьи, потом в другую, батрачили. Война выявила, что надеяться надо только на себя, помощи от родственников не было, а были и прямые предательства. Один раз в Воткино донесли на мать, что она жена командира Красной Армии. Я уже под расстрелом был в Воткино. Нас спас только староста местный. Мать уже выкопала могилку, я стоял с одной стороны, Сталинка с другой, держась за подол. И тут прибежал староста, стал балакать по-своему с немцами. Нас отпустили. Наши, когда пришли, старосту арестовали. Отец после демобилизации в 1945, написал Калинину письмо насчёт старосты воткинского, чтобы освободили его. Я помню, что он вернулся из лагерей, и отец приводил его домой к нам, благодарил за спасение семьи.
Весной 1943 года немцы разрешили нам вернуться в Мойлово, всем беженцам. Вместе с несколькими семьями вырыли там землянку, жили впроголодь. Землянка была глубиной метра три, нары были. А немцы построили в Мойлово пекарни. У них там третья линия обороны была, и много было оборудовано продовольственных складов, повидло в бочках было, здоровые такие бочки, консервы ещё там были. Работали на пекарне человек 50 наших пленных, они иногда тайком нам давали хлеба. По селу они свободно ходили. Один всё «Сулико» пел, помню. Наших женщин заставляли заготавливать дрова для пекарни, они на себе лес трелевали. Жёсткий оккупационный режим был, раньше восьми (или шести) не выйдешь из дома и после шести вечера не выйдешь, сразу без предупреждения стреляли, линия фронта ведь совсем рядом была целых два года.
Когда в 1943 году Орловская операция началась, наши стали Мойлово освобождать. Накануне, под утро, в нашу землянку пробрался красноармеец, грудь вся в медалях была, расспрашивал про расположение немцев. Как только выбрался из землянки, — немцы сразили его автоматной очередью.
Наши раза четыре или пять в Мойлово приходили… Вот, когда первый раз пришли, помню, моста не было через Рессету, они шли со стороны Кцыни, пришли так, налегке, без тяжёлой техники. Помню, один солдат наш раненый был, рука висела забинтованная. Они строем шли, не таким, парадным, а вразвалочку. А там как шарахнули немцы. У нас же «Катюши» были, а у них — «Ванюши», миномёты. Страшный шквал огня был, а мы, пацаны, в это время повидло руками ели прямо из бочки, часть женщин за мукой побежали, некоторые постройки горели. Мать прибежала, схватила меня за шиворот и к дому. Как в фильмах показывают — рванёт, бежишь дальше, ложишься, обратно рванёт, ложишься — вот так бежали. Там много ступенек было в землянке, она меня пихнула, прямо сверху летел — но ничего, не разбился. Глядим, через час обратно немцы пришли.
Спустя некоторое время немцы погнали нас в Германию, на Берестну, два немца сопровождали. Гнали партиями. С нами один старик наш был. Вскорости немцы бежали, испугались, видимо, что в плен попадут. И женщины со стариком сказали: чего мы добровольно пойдём? Давайте в овраге спрячемся. Здоровый такой овраг, от вершины до вершины метров сто было. И вот мы в этом овраге недели две или три были. Еды не было, лето. Бабушка Матрёна нам, детям, говорила — ешьте листочек липовый, он полезный. На склоне оврага вырыли убежище под корнями, от дождя хорошо было. Приехал потом за нами красноармеец: чего вы сидите, Мойлово неделю уж как освободили. Шли обратно по Васинской дороге. Запомнил — петляли, труп на трупе, идёшь, как по синусоиде.
Сколько наших там побило, на этом Мойлово — это ужас один. Для немцев хорошее место для обороны, высотка, от кладбища пологий склон, они укрепились. Дерево было (дуб, потом спилили), смертник сидел на нём. Он, говорят, привязанный был, на цепи сидел… Несколько раз Мойлово переходило из рук в руки…
В 2020 году селу Мойлово присвоено почётное звание Калужской области «Рубеж воинской доблести».

«Уже не война,
но и мирная жизнь
легче не казалась…»
Во сне часто снится: когда мы вернулись в Мойлово, там солдаты стояли. Кто-то из них дал мне котелок вылизать. Ничего вкуснее я никогда не ел. Сейчас, взрослый, я думаю, что это была рисовая каша, подслащённая. Я даже лицо его запомнил — солдата нашего.
Колхозы образовали вновь. Вскорости пришёл дед с Тамбова, пригнал скот. Построили дом-времянку. У деда фляжка с собой была, так он нам на четырёх детей иногда приносил молочка в ней с фермы.
Рыбу ловили: большие пацаны, лет по 12-13, её глушили на омутах. Плот делали, три-четыре бревна связывали, привязывали на омуте, туда снаряды, и костёр зажигали. Они большую рыбу собирали, а мы, младшие, дальше по течению мелкую собирали. Много инвалидов было, при мне один пацан прибежал с речки — а него живот весь разорвало. У одного глаза не было, у другого руки. У нас в войну игра была (когда женщины в колхозе были): мы разжигаем костёр, окопы выроем, патронов 100-200 в костёр вывалим ящик цинковый, а сами в окоп. Только пули свистят! Ума-то у нас не было. Сколько нас ругали, драли матери…
Танков много было разбитых, по ним лазили, приборы откручивали… В лапту играли — с колёс каучук срезали и из него мячи делали. Машин много было, техники разной. Потом всё вывезли. Команды были специальные похоронные, мать месяц ходила на захоронения, я сам раза два ходил с ней. Лежит он, уже разложенный, пахнет. Немец или русский. На штык лопаты на поле и закапывали, потом не перезахоранивали. Самые поля были между Кцынью и Мойлово. Три или четыре оврага отделяли Мойлово от Кцыни. А поля потом засевали, мать сама лопатой копала, подготавливала почву для посадок.
В 1943 я пошёл в школу. Немцы педантичные были, у них в центре села огороды были, посадили салат какой-то. Так вот, я скрывался там с головой. Я не хотел в школу ходить, так мать меня в салате ловила, с верёвкой. Помню, отец с фронта письмо пришлёт, а в письме листочек бумажки белый — мне. Я так радовался, писали ведь в школе на чём придётся, бумаги не было.
Отец дошёл до Калининграда, демобилизовался в 1945-м, геройский капитан, заместитель командира отдельного 575 сапёрного батальона 305 стрелковой дивизии, награждён медалью «За отвагу», орденом Красной звезды, орденами Отечественной войны II и I степеней. Стал работать заместителем председателя райисполкома. В 1946 и 1949 годах родились ещё два моих брата — Виктор и Анатолий. Жили в самом центре Хвастовичей, в трёхквартирном доме. Потом отца стали понижать, вначале в отдел соцобеспечения перевели (грамотность у него была слабовата), затем направили освобождённым секретарём парторганизации в Воткино, для наведения порядка. Некоторые воткинские повадились побираться в Москве. Дошло это даже до Сталина. Вот, порядок-то надо наводить. Отца два раза хотели убить в Воткино. Однажды избили зверски — лежал в больнице в Подбужье. Помню, как переехал отец туда — меня там ребята булкой угощали сушёной, я сроду её не ел. Я уже тогда семь классов закончил, в восьмой перешёл. И остался в Хвастовичах, на постое был, квартирантом.
В 10 классе отца избрали в Кцыни председателем колхоза. Вот, Кцынь от Хвастовичей — представляешь расстояние — порядка 30 километров. В месяц я два раза или три ходил за продуктами к отцу в Кцынь. В субботу пойдёшь после обеда — дорог не было — к ночи придёшь. А на другой день, в воскресенье, мать уже обратно провожала. Иногда группой ходили, с такими же ребятами, как я. Один раз, вечером, когда вместе шли, встретились волки. Но они не решились на нас напасть.
В седьмом классе я в школу долго не ходил, болел — нашли в Калуге в Сосновом Бору туберкулёз, пятно на лёгких — оставляли там лечиться. Я сказал: «Отец, вези меня домой, что будет — то будет». Мать спасла меня — томила 10-литровые чугунки, состав делала: мёд покупали, сливочное масло, сало несолёное (нутряное) и столетник. И вот, я за год таких три кастрюли съел, перед обедом по две ложки. Через год меня отец повёз на проверку, всё нормально, я даже лётную комиссию в институте прошёл потом. Военная специальность у меня штурман наведения. Два раза в Таганроге был, после 4 и 5 курсов. Наводили самолёт на самолёт. Расчёт курса, скорости, высоты, столько линеек было логарифмических — жуть. От взлёта до посадки нужно было вести самолёт. Истребитель — он же слепой, у него штурмана нет, приборов минимум, он все команды с земли только принимает.
Отец всё говорил мне: «Я всю войну провоевал и только капитан, а тебе за какие шиши старшего лейтенанта дали?». (Уже после смерти отца мне капитана присвоили).
Отец работал и на пенсии, был председателем рабочкома Берестны. Николай Федотыч Марченков (впоследствии первый секретарь Ферзиковского райкома) был тогда директором совхоза Берестны. Он говорил мне впоследствии: «Вот, работал с отцом, сыном, а теперь и с внуком».
В 1954 году закончил среднюю школу в Хвастовичах, поступил в Брянский лесохозяйственный институт, в 1959 году закончил. Конкурс был жёсткий на поступление, 12 человек на место. Отсеивали даже по пустякам. Задавали вопросы на смекалку — показывали пустой коробок — что там? Правильный ответ был — воздух. Помню, профессор сидел на вступительных, усатый такой. И вот девушка, она городская, наверное, была, отвечает ему, что заяц разоряет птичьи гнёзда, попутала. У профессора аж усы затряслись, выгнал её.
Вначале трудно было жить в Брянске, я в спортивных брюках и на лекции ходил до выпускных курсов, беднее меня, наверное, и не было никого в институте.
25 апреля 1959 года собрался на последний сеанс в кинотеатр «Октябрь», шла «Сорока-воровка». Судьба отвела от беды — мне не хватило билета. А тогда произошла страшная трагедия, на киносеансе рухнула крыша, в зале в это время было порядка 500 человек. Я как был, нарядный, в костюме, бросился разбирать завалы, доставать людей, пока не пришли военные и не оцепили место катастрофы, отстранив гражданских лиц.
Дипломную работу на тему «Возведение лавра благородного» делал в Сочи, на базе сочинского дендрария.
На последних курсах института познакомился со своей будущей супругой Лидой, она заканчивала педагогический институт. 11 сентября 1959 зарегистрировали брак в Мойловском сельсовете Хвастовичского района. Лида стала работать учительницей в Клену.
28 сентября 1959 года я зачислен участковым лесничим в Тургеневское лесничество Хвастовичского лесхоза. Вообще-то, по распределению я должен был ехать на Алтай. Лида проводила меня на поезд, сама должна была подъехать позже, как я обустроюсь. В поезде волею судьбы я оказался в одном вагоне с одним из начальников лесного хозяйства Калужской области, разговорились. «Куда собрался? На своей родине такие специалисты нужны», — ругался. И направил меня в Калугу. Как удивилась Лида, когда через несколько дней я вернулся с новым назначением. Контора лесничества располагалась в селе Клён, на моей родине. По территории лесничества ездил, в основном, на коне, доставал отбракованных орловских рысаков. Неоднократно лошадь спасала жизнь, весной, во время разлива рек, часто переплавлялся вплавь вместе с лошадью. Был и мотоцикл Иж-56, первой серии. На территории лесничества разбил большой яблоневый сад.

Из воспоминаний
сына —
Алексея Николаевича
Васина
В нашей семье сохранилась вырезка из газеты «Знамя Ленина» Хвастовичского района «О тех, кто на районной Доске почёта». Вот она: «Когда-то по этим местам бродил с ружьецом Тургенев. Леса были помещичьи. Теперь это богатство принадлежит народу. И как достойный представитель этого многомиллионного хозяина, лесничий Тургеневского лесничества Васин Николай Алексеевич делает всё возможное, чтобы рационально использовать богатства леса. За год заготовлено 4000 кубометров ликвидной древесины и около 5000 неликвидной.
Лес будущего здесь стоит на первом плане. В нынешнем году его посадили на площади 110 гектаров. В следующем планируется — 100.
В. Пономарёв».
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 апреля 1971 года Николай Алексеевич награждён медалью «За трудовую доблесть». Неоднократно награждался знаком «Победитель социалистического соревнования».
В июне 1974 года отец назначен в порядке перевода главным лесничим в Ферзиковский межколхозно-совхозный лесхоз. Затем долгие годы трудился директором этого лесхоза. В те годы председателем объединения «Калугамежлесхоз» был замечательный человек — Николай Иванович Гусев. Подольский курсант, грудью закрывший собой Москву на Ильинских рубежах. По инициативе Гусева Малоярославецким райкомом ВЛКС был разработан проект озеленения Ильинских рубежей, отец принимал активное участие в реализации этого проекта, ездил на Ильинские рубежи сажать со своими рабочими деревья на мемориальном комплексе. Мама, Лидия Николаевна, долгие годы до ухода на пенсию проработала учителем русского языка и литературы в Ферзиковской средней школе.
Пять лет, с 1983 по 1988, отец был председателем исполкома Ферзиковского сельского Совета народных депутатов, «мэром» посёлка Ферзиково. Но душа тянулась к лесу, и в 1988 году он вернулся в свой лесхоз, где и трудился до ухода на пенсию.
Главным богатством моего отца Николая Алексеевича всегда были люди, те, с кем вместе работал на благо Родины.
Отец всегда был тружеником, спокойным и добрым человеком. Очень любил природу, за сбором грибов ему не было равных даже на пенсии. При каждом удобном случае всегда брал в лес с собой меня, была ли то поездка на разрабатываемые лесхозом делянки или воскресный выход в лес за грибами. В любви к природе он воспитал нас с братом Борисом. Очень любил рыбалку, но всё время занимала работа, и вырваться удавалось нечасто.
На пенсии ему скучать не приходилось, любимым делом всей жизни было садоводство. Наверное, нет сада в Ферзиково, где бы ни росли его саженцы. В 1985 году у него появилось ещё одно любимое занятие — пчеловодство, чем он занимался до конца жизни. Последние годы, когда подводило здоровье, жаловался на самочувствие только зимой. А как только начиналась весна, — все хвори забывались. И он принимался трудиться. С моей мамой Лидией Николаевной они прожили вместе полных 64 года.
Алексей ВАСИН.

Алексей Николаевич Васин родился 2 апреля 1973 г. в селе Клён. В 1990 году закончил Ферзиковскую среднюю школу, в 1996 — Калужский филиал МГТУ им. Н. Э. Баумана. Работал в ПАО Сбербанк, ОАО Газэнергобанк. С 2009 трудится в УФК по Калужской области, с 2011 года — заместитель руководителя. Увлечение — как у отца — пчеловодство.